Люби Есенина в себе!
Фандом: След
Основные персонажи: Константин Котов , Константин Лисицын
Пейринг или персонажи: Лисицын/ Котов (Данилов/Гранин подразумеваются моим больным воображением)
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC
Размер: Миди, 13 страниц
Описание:
О сделанном выборе, принятых решениях, и данных ответах. Таймлайн вокруг да около серии № 267 «Снеговик»: по воле нелепой случайности, капитана Котова задели шприцем, на игле которого кровь пациента, больного СПИДом. Двум оперуполномоченным предстоит проверить на прочность свои нервы и отношения.
Посвящение:
Любимому сериалу, который поддерживал и успокаивал меня на больничной койке в постоперационный период. Видимо, именно тогда, расширенным после наркоза сознанием, я и смогла разглядеть новый пейринг, который игнорировала до этого, уже имея в запасе одно ОТП.
Посвящается новому сезону «Следа» и стартовавшему регулярному чемпионату Континентальной хоккейной лиги, сезона 15/16.
Публикация на других ресурсах:
Да, пожалуйста) Только с копирайтом и ссыль пришлите!
Примечания автора:
Все события и персонажи вымышленные и любые совпадения с реальностью случайны.Прав на героев не имею, ни на какую выгоду, помимо морального удовлетворения, не рассчитываю
часть 1 – Он что, блефует?
Застать капитана Котова Константина Сергеевича врасплох редко у кого получалось, но психиатр, – а по совместительству подозреваемый в убийстве – Олег Горский с этой задачей справился неожиданно талантливо и даже с некой выдумкой. В самом деле, ну какое оружие может быть у врача в кабинете? Даже смешно. Но вот оказалось, что и врачи-психиатры хранят козыри в рукаве, вернее –шприцы в кармане.
– Нет, это шприц, которым я делала укол пациенту Потапову, –милая и привлекательная медсестра Таня сейчас цветом лица не отличалась от своего халата, – а он болен СПИДом. Потапов болен.
Котов устало вздохнул, чувствуя, как игла упомянутого шприца неприятно упирается в шею и ободряюще улыбнулся медсестре.
– Жаль.
На то, чтобы вывернуться из неуверенного отчаянного докторского захвата, перехватить руку, заломить за спину и проследить, чтобы лицо эскулапа повстречалось со столешницей, ушли считанные секунды –сознание даже не попыталось отразить последовательность действий, тело знает и помнит всё лучше.
– Знаешь,Горский, мне уже порядком надоела твоя интеллигентская рефлексия. Не убедительно как- то. Поехали, я найду тебе того, кто с удовольствием послушает твой рассказ, – Котов еще раз, для профилактики, встряхнул безвольно распластанного по столу психиатра и снова улыбнулся Тане. Девушка, видно, впечатлительная, смотрела на бравого капитана огромными бездонными глазами, а на самой лица нет.
Единственная мысль сейчас – он успеет домой до утра, и их долгожданный выходной в кои-то веки станет совместным. Дело оказалось совсем несложным и наконец закончилось. И если Лисицын ещё не спит...
– У Вас кровь...на шее.
Костя не сразу понял, о чём она, даже пристально посмотрел на арестованного – не перегнул ли в запале с применением силы, – но на лице испуганного врача не заметно ни ссадины, ведь Котов профессионал. А вот на пальцах капитана, которые коснулись шеи в том месте, куда минуту назад так неприятно давила игла шприца, кровь была. Значит...
Котов размазал кровь между пальцев и недоверчиво посмотрел на медсестру, словно она прямо сейчас должна была уладить все проблемы. Но она ничего не делала, только смотрела ошалело, зажав ладошкой рот.
– Глупо, – вздыхает капитан и ведёт задержанного на выход.
***
Чем больше город, тем сильнее одиночество. А это же самый большой город. Москва – город работы, одиночества, и устоявшихся порядков. Ещё Чаадаев говорил, что в Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Видимо, всему виной своеобразное чувство юмора, которое сформировалось из этого самого настоянного одиночества: полынно-горькое и частенько совершенно невесёлое. От вязкой смеси шумной многолюдности и гулкого одиночества порой звенит в ушах и болезненно сводит скулы. И не стоит думать, что от этого можно спастись в бесконечных посиделках или телефонных звонках. Тут обманчиво и двулико всё, даже они.
Антонова звонит перед рассветом, в тот час, когда оконечье горизонта только начинает намечаться, и даже через крепкий сон приходит эфемерное ощущение того, что спать осталось недолго. Не то чтобы майор ФЭС Лисицын Константин Львович слишком дорожил этими часами сна, но, с другой стороны, чем ещё заниматься в такой час человеку в свой единственный выходной, оставшись дома в гордом одиночестве. Однако, привычка, выработанная годами, сработала безукоризненно и в этот раз: просыпаться майор умел за секунды. Особенно, когда звонили с работы, особенно – в такое время.
– Валя, доброе утро. Что у вас? Вызов? Где?
– Я разбудила тебя?
– Нет, Валюш, что ты? В такое-то время и спать? Я уже и печь растопил, и сани заложил, – он пытается шутить, несмотря на то, что внутренне собрался, готовясь узнать неприятные новости.
– Костенька, ты только не волнуйся. Доброе утро, кстати. Котов у меня, – Антонова резко выдыхает и молчит, давая время осмыслить информацию.
Он резко садится на кровати и периферический край сознания непроизвольно и профессионально фиксирует, как черничные предрассветные сумерки за окном размашисто расчерчивает киноварно-красная линия горизонта. По всем признакам время спокойствия и умиротворенности заканчивалось, уступая место новому дню с его суетой и проблемами.
– Валя, что значит " у тебя"? – ответ очевиден, но уточнить никогда не помешает. Тем более что пауза и так затянулась, надо было что- то говорить, а в голове никаких мыслей. Хотелось сказать, что она ошибается, что Котов никак не может быть сейчас в ФЭС, потому что он... но ведь она права. Со вчерашнего выезда майор его так и не дождался и сейчас дома пребывал абсолютно один.
– У меня в мор...Костя, с ним все хорошо, ты не переживай. Мне просто нужно некоторые анализы у него взять и я его сразу отпущу. Тут просто, понимаешь, на задержании инцидент произошел и он... его...
Сбивчивый рассказ Антоновой о ночном происшествии он слушает безмолвно, невнимательно, улавливая только ключевые повороты. Что-то горячее, тягучее подступает к горлу, не даёт сделать вдох. Сжимая в кулак неожиданно ледяные пальцы, он сосредотачивается на голосе в трубке. Валентина, Валя, Валюша, их спасительница и добрый доктор ФЭС. Казалось, что не было такого сотрудника экспертной службы, которому этот синеглазый ангел- хранитель не помог бы хоть раз. Она находила выходы из самых безвыходных ситуаций, в медицинских вопросах ей не было равных. В самом деле, не пойдешь же к Рогозиной, если тебя собака покусала или подозреваемый, такое тоже случалось. Своих пациентов Валентина всегда окружала максимальной заботой и участием, стараясь находиться рядом каждую минуту. И что с того, что ты лежишь в морге?! Зато на мягкой подушке и твоя жизнь и здоровье в самых надежных руках. Как бы абсурдно не звучало, но попадая в ее вотчину, становилось как- то спокойнее, приходила уверенность, что теперь точно все будет хорошо. К Антоновой можно было прийти с любыми вопросами и проблемами, а уйти с готовым ответом и решением. И за что этому прелестному созданию с невероятно большим, добрым и любящим сердцем, – все сотрудники ФЭС уже знали, что любое – от котенка до петуха– животное, хоть как- то замешанное в деле и попавшее в офис, с вероятностью 95% обреталось на территории подконтрольной Валентине, – всегда доставалась роль гонца, приносящего дурные вести, Лисицын понять не мог. Валя старалась никогда не беспокоить никого просто так, поэтому звонки от нее в такое время заведомо не несли ничего хорошего. А учитывая деятельную натуру его напарника, получать подобные известия от Антоновой становилось дурной закономерностью. И даже в эти моменты поражала её способность сгладить первое впечатление от новости, успокоить, вернуть мысли в логическое русло. Хотя её "ты только не волнуйся" обычно означало, что волноваться нужно начинать немедленно и очень сильно. Еще свежо в памяти ее последнее: «Котов на выезде порезался об шкатулку, есть вероятность, что в его крови быстродействующий яд, который мы пока не можем определить. Но мы работаем, несколько часов у нас есть. Кость, ты только не волнуйся, но может тебе бы приехать, а?». И вот теперь это.
– Костя. Костенька, чего ты молчишь? Лисицын!
Город затаился на излёте ночи, всё ещё тёмный, холодный. Во тьме ничего ещё нельзя было разглядеть, лишь неясные силуэты соседних домов в предрассветной мгле. Их еле-еле высвечивала пока ещё блеклая, но уже разгорающаяся полоска зари. На мгновение, всего на одно обжигающе-ледяное мгновение, ему становится по-настоящему страшно и холодно, будто сам он находится там, под этим мартовским рассветом, от яркости которого москвичам, за зиму отвыкшим от красок, до слёз режет глаза. Или же встающее солнце, начавшее обозначаться над горизонтом, тут не при чём?
– Валюш, когда он будет дома? – голос приглушённый, плохо слушается и какой-то ослабленный, словно горло что-то сдавило и продолжает затягиваться сильнее.
– А мы почти закончили, Костенька, сейчас отпускаю.
– Спасибо тебе.
Лисицын сам не знает, за что благодарит. Наверное, за то, что услышать такое не от нее было бы еще сложнее.
--------
Котов появляется дома, когда солнце уже в полную силу радовало продрогший город, а чайник на кухне закипал раз, наверное, в пятый.
– Доброе утро, – Лисицын выходит в прихожую, наблюдая, как Костя снимает куртку, стараясь избежать зрительного контакта. – Как дело? Закончили?
– Привет, – капитан наконец справился с верхней одеждой и прошел на кухню так и не взглянув на него, – Да, взяли гада. Горский. Как мы и думали.
– Поздравляю. Завтракать будешь?
– Знаешь, что-то не хочется, – Котов впервые поднимает глаза и как- то растеряно пожимает плечами. – Это из- за всей этой ночной беготни, наверное.
– Наверное, – к чему сейчас спорить? – Кофе?
– Вот кофе можно.
Кофе заваривается в молчании.
– Мне Валя звонила, – Лисицын не выдерживает первым.
– Ёшкин же кот! Работаем в секретном подразделении, а информация распространяется быстрее, чем на рынке! – Котов резко ставит чашку на стол и трёт переносицу. – Я бы тебе и сам всё рассказал в первую очередь.
– Не заводись, это я знаю, а она хотела как лучше. Переживает же.
Котов бурчит что- то нечленораздельное про благие намерения и преисподнюю, и углубляется в изучение рисунка на столешнице.
Сейчас светлый лоскуток пластыря на его смуглой коже особенно отчетливо бросается в глаза. За свою карьеру капитан Котов успел собрать на своем теле коллекцию разнообразных отметин и напоминаний о прошлых делах, но кто бы мог подумать, что незаметная царапина принесет с собой проблем больше, чем шальная пуля. Глупость какая. Константин осторожно, подушечкой большого пальца, касается тканевой поверхности пластыря, скрывающего досадный порез. Сопротивление не оказывается, поэтому он продолжает траекторию, уже касаясь крученого гайтана, на котором Костя носил нательный крест, уводящего под ворот рубашки.
– Что там про шрамы и мужчин говориться? На этот можешь не рассчитывать, тут даже следа не останется, – его пальцы прослеживают черную тесьму под воротник рубашки и замирают, коснувшись ключичной кости.
– Да не в следе дело, – раненый наконец отмирает, сбрасывая с себя задумчивое оцепенение и руку майора заодно. – Прекрати, в самом деле!
– Ну ладно, что сказали? Какие прогнозы? – Лисицын возвращает разговор в деловое русло, изо всех сил борясь с желанием продолжить прерванный сон выходного дня –теперь наконец не в одиночестве – дождался –, а обо всех недоразумения подумать после.
– Да не ясно пока ни хрена. Там же, понимаешь, срок должен пройти. А сейчас что- то определенное сказать... – Костя отодвигает от себя чашку и наконец говорит то, что обдумывал, наверное, до сих пор. – Я думаю, что на это время нам будет лучше разбежаться. Ну, временно, что ли, пока всё не выясниться, – Котов заметно напрягается под тяжелеющим взглядом майора, но всё же собирает в кулак офицерскую волю и заканчивает твердо и уверенно. – Пока диагноз неизвестен, тебе лучше не рисковать.
Выходной, говорите? Отоспаться? Видимо, где-то в параллельной вселенной. Лисицын около минуты переваривает поступившую информацию, потом отрывисто кивает и встает из- за стола.
– Ясно. А ну-ка пошли.
– Куда мы...- капитан хмурится, но послушно поднимается за ним.
– Иди- иди, давай, - Лисицын перебивает его, распахивая балконную дверь так, что она моментально встречается со стеной, и выходит. –Разбежаться? А что, неплохая идея! Можешь начинать. Тебе места- то хватит? Если нет, можешь начинать бежать из прихожей. Не передумал? Двенадцатый этаж всё-таки, – непроизвольно приходит мысль, что число двенадцать прочно обосновалось в его жизни: двенадцатый дом, двенадцатый этаж, Костя переехал к нему в декабре, – Я ведь могу и помочь, выкину тебя сейчас с этого балкона и всего делов. Заметь, безо всяких разбегов.
Котов замирает, придерживая ни в чем неповинную дверь, которая ни за что испытала на себе всю силу майорского гнева.
– Костя....
– Слушай, помолчи уж, не то я за себя не ручаюсь. Разбегаться он собрался! – окончание монолога, состоявшее сплошь из непечатных выражений, было трудно разобрать за попытками Лисицына прикурить. Не с первого раза, но всё же ему это удается. Котов не мешает– так и стоит, прислонившись к косяку балконной двери, наблюдая напряженную спину своего майора в этом беззаботно- морозном весеннем утреннем свете.
– Держи, – Лисицын не оборачиваясь протягивает ему открытую пачку.
– Кость, да я же не...
– Ты же не куришь, ага. Именно поэтому таинственным образом исчезает в два раза больше сигарет, чем выкуриваю я.
– Вот и живи с майором ФЭС. - пытается отшутиться Котов, выуживая сигарету из пачки и принимая зажигалку.
Его шутка остается неоцененной. Курят молча, долго и вдумчиво. Наблюдая, как утро окончательно набирает силу и охровое, какое бывает только ранней весной, солнце, отгоняя от себя предрассветные облака, готовится вытеснить остатки холодной ночи из всех дворов и подворотен Москвы.
– Седеешь, – Костя первым нарушает молчание, кончиками пальцев касаясь чужого виска.
– С тобой поседеешь, пожалуй! – Лисицын недовольно трясет головой, но тон его уже скорее уставший, чем угрожающий. Буря миновала, теперь можно разговаривать без опаски за собственное здоровье и целостность домашней утвари.
– Костя, пойми, – Котов еще раз затягивается и продолжает, обращаясь к затылку упрямца, – у СПИДа долгий инкубационный период, что- то около месяца. Только тогда можно будет провести окончательные анализы и сказать точно, заразился ли я. Мне Белозёров объяснил.
– Месяц! – нервно фыркает Лисицын – Так ведь и с ума можно сойти от ожидания. Ты же себе все кости пережуёшь. Мне, впрочем, тоже. Ну ладно, и что наши умники в конторе предлагают? – он наконец- то тушит сигарету в пепельнице и поворачивается к собеседнику лицом.
– Гранин предложил этого Горского....ну-у, при попытке к бегству, – Котов криво усмехается, однако майора, отчего-то, это предложение искренне веселит.
– Слушай, а Пашка-то наш страшный человек, оказывается! А безопасно оставлять с ним Данилова наедине долгими холодными зимними ночами? Наше ведомство однажды скоропостижно не лишится отличного опера? Но его идею с психиатром я поддерживаю, если что, –он смотрит с улыбкой, прислонясь спиной к перилам балкона.
– Вот уж тёмными холодными ночами Данилову точно ничего не грозит, кроме, конечно, неуёмного энтузиазма Гранина, за него не переживай. Но если положение станет слишком угрожающим, Степан хорошо стреляет, – веселье, кажется, передаётся и Котову.
– Ну, допустим, что у Гранина только радикальные методы, с которыми, кстати, я согласен, а ещё предложения будут? Что Антонова говорит?
– Ничего конкретного, – капитан косится на собеседника и достаёт из пачки еще одну сигарету. – Взяла кровь на анализ, успокоила, сказала, что возможность заражения не так уж и высока, вколола что - то и пообещала, что они с Ромашиным найдут способ сократить время ожидания результатов.
– Она тебя снова уложила с комфортом в морге на каталочку с подушечкой? Карту постоянного посетителя не выдала ещё? – Котов не спорит, когда на его запястье сжимаются пальцы, и позволяет притянуть себя ближе. – И вообще тебе не кажется, что мало оптимистичного в том, что твоим делом занимаются два патологоанатома? – другая рука майора ложится на плечи и по инерции есть только один путь – вперёд, ближе к родному надёжному плечу, до упора.
– Костя, да что ты....я же говорю, что месяц...я же о тебе…Пусти! – запоздалые попытки отстраниться и вырваться из объятий удаются из рук вон плохо.
– А ну успокойся. – Лисицын обнимает ещё крепче. – Если Валя взялась за дело, значит, все будет хорошо. Я уверен. Помнишь то дело с поклонницей, которая тебя подставляла из- за большой любви к тебе же, как её там было...?
– Прохорова. Наташа. – Котов вроде и нехотя, но сдаётся, прижимаясь лбом к плечу напарника.
– Она самая. Помнишь, в ФЭС тебя подозревали и проверяли, а я тогда сразу Галине Николаевне сказал, что уверен в тебе и готов поручиться чем угодно. Вот и сейчас....Я уверен, знаю, что всё хорошо.
– Мне бы твою уверенность, – Котов недовольно супится и всё-таки отстраняется. – Слушай, надо бы сестре сообщить в Тюмень, и маме.... – он тяжело вздыхает,- она же у меня сердечница, как бы ей так поаккуратней-то...
– Да что ж такое? – майор в сердцах огрел перила кулаком, – О чём сообщать, Костя? Себя изводишь, меня, так хоть Софью Михайловну пожалей. Сообщить! Это ж додуматься надо было до такого! – Лисицын не выдерживает и, чувствуя, что сейчас сорвется, закуривает снова. – Значит, слушай меня. Ты сейчас же выбрасываешь упаднические мысли из головы. Это был досадный рабочий момент, но не более. Мы спокойно ждём результатов от Антоновой и Ромашина – уверен, они что-то придумают и очень скоро. Ты больше ни разу не пытаешься заикнуться про "нам надо разбежаться" и не трогаешь маму. И вообще сейчас мы идём, и ложимся, потому что выходной уже начался, завтра на работу, а я даже поспать нормально не успел. Все понятно?
– Так точно, – Котов тушит сигарету и очень серьезно смотрит в глаза майору, как сканером в душу, но тот встречает взгляд - и держит, сколько может.
– Серьезно? Что, так просто? Ты интеллигент, офицер в третьем поколении, и даже не попытаешься отстоять свою точку зрения? Правда, никаких возражений? – Константин не жалуется, просто привык за несколько лет совместного проживания к непростому характеру своего капитана, и приготовился к длительной перепалке, а теперь откровенно недоумевал. Но Котов на удивление собран и спокоен.
– Никаких. Я офицер в третьем поколении, и приказы старших по званию не оспариваю. Майор тут ты.
– Господи, Костя! - Лисицын не выдерживает, и, выбросив недокуренную сигарету прямо через перила, сгребает потомственного офицера в охапку, до судороги в пальцах сжимая его плечи, сминая форменный свитер – Да при чем тут........Всё будет хорошо, понял? Все будет хорошо, Костя!
И Котов верит. Он не то чтобы полностью разделяет оптимистичную уверенность старшего по званию, но у него закончились аргументы.
– Спать пошли, – раз уж приказы не оспариваются, то грех не воспользоваться.
– Кажется, я испортил тебе выходной, – Костя не спешит отстраняться, гася болезненный липкий жар нервного напряжения этой ночи исцеляющим контрастом морозного утра и тёплых рук, обнимающих его за плечи.
– Загубил к чёртовой матери, зато невероятно разнообразил мои рабочие будни и жизнь в целом. Идем уже, не май месяц тут стоять.
А еще Котов действительно хочет спать, поэтому он прекращает сопротивление, больше не спорит, и наконец- то отвечает на поцелуй.
часть 2 – В рубашке наш Котов родился, – звонил, конечно же, Ромашин. Сообщать хорошие новости доверяли и ему, – Горский этот его не тем шприцом уколол, представляешь? Перепутал впопыхах.
– Что и требовалось, – Константин невнимательно слушает дальнейшие восторженные разглагольствования патологоанатома, в очередной раз убедившись в силе собственной интуиции. Хорошо, что Белозёров сообразил первым и подал Вале идею проверить сам шприц, а не кровь Котова, иначе месяца капитанского сплина и меланхолии было бы не избежать. Сам виновник на выезде, ему можно сообщить позже, а пока– кофе.
Лисицын никуда особо не торопится, до конца смены еще пара часов, именно поэтому он становится легкой добычей. Его запястье оказывается в надежном захвате, инстинктивное движение плеча профессионально блокируется, а через мгновение его втаскивают в тёмное помещение и захлопывают дверь, перекрывая тем самым пути к отступлению. Если бы майор безошибочно не опознал "нападавшего", то кому-то бы натурально не поздоровилось – боевое прошлое отточило инстинкты до предела–, но эту надежную хватку сильных рук он не спутает с любой другой, пусть даже на идентификацию всего несколько мгновений. И потом, грубо прижать к стене–это еще похоже на захват, но вряд ли кто-то покушающийся на его жизнь, сразу после этого стал бы его целовать. Как-то не встречались ему до сих пор злоумышленники с таким экстравагантным почерком работы.
– Костя, Ромашин звонил, – пользуясь званием, Лисицын между поцелуями пытался вернуть себе хотя бы видимость контроля над ситуацией, что было сделать непросто, ибо в этом помещении с видимостью как таковой были проблемы в принципе.
–Знаю, мне тоже звонил, – Котов бесцеремонно избавляется от пиджака несопротивляющегося напарника.
– Хорошо, что они нашли более быстрый способ диагностики, и двух дней не прошло. Кстати, мне кажется, что кто-то собирался выжидать месяц, – насмешливо напоминает Константин, отмечая, что его галстук постигла участь пиджака.
Посягательства на его собственность закончились на первой же расстегнутой пуговице рубашки. Теперь, поймав в темноте чужие запястья и прижимая горячие ладони к своей груди, Лисицын смог осмотреться и понять где находится. Помещение за зеркалом Гезелла в допросной, само по себе не предполагающее наличие освещения, а если свет погасить в самой допросной, то темнота становилась практически идеальной.
Раньше он думал, что несдержанность– это черта капитанов – некая доля экстрима в отношениях Гранина и Данилова тому доказательство–, а вот руководитель выездной группы, старший оперуполномоченный должен как-то сохранять ум холодным, что ли, но сейчас он плевать на это хотел и грубо сорвав опостылевший за эти дни пластырь, касается губами отметины на шее, которая скорее угадывается, чем чувствуется, а вот лихорадочно бьющийся пульс ощущается отчетливо. Костя кладёт руку ему на шею, заставляет поднять голову, целует властно и нетерпеливо, узел его галстука не поддаётся непослушным пальцам майора. В этой какой-то первозданной тьме и тишине почти не вериться, что за стеной существуют коридоры и кабинеты, где горит свет, шуршат бумаги, работает техника. Неожиданно именно эта мысль отрезвляет и останавливает.
– Кость, еще полтора часа до конца смены и едем домой. Офис как- то не настраивает на романтический лад, ходят тут всякие.
– Кому тут ходить? Из наших только Валя и Галина Николаевна остались, – Котов хоть и пытается спорить, но всё же пиджак возвращает.
– Ну как знать, – Лисицын уже начинает жалеть о дурацкой привычке всё контролировать и вновь притягивает Костю к себе, –вдруг им срочно понадобиться допросная.
– В одиннадцать вечера?
– Бывают же неотложные дела.
Ему не отвечают, его вновь целуют.
– Костя, – Лисицын перехватывает ладонь напарника на своем боку и порывисто прижимает его к себе, – я же говорил, что все будет хорошо? Надеюсь, теперь ты перестанешь оспаривать мнение старших по званию?
– На себя, товарищ майор, намекаете?
– В основном.
– Так точно.
– То-то же и оно.
Время у них пока есть, и целуя Котова, который впервые за последние дни не оказывал сопротивления, а с готовностью отвечает, перехватывая инициативу и навязывая собственный энтузиазм, Константин был невероятно благодарен судьбе за то, что она оказалась на их стороне и в этот раз.
****
Вечера коварны. Почему это до сих пор не «отлито в граните»? Ещё какие-нибудь несколько часов назад там, в темноте рабочего помещения за допросной, казалось, что это лучший вечер за последнее время, но вот щёлкает меняясь что-то незримое и последние полчаса Лисицын наслаждается капитанским упрямством в полной мере. И началось-то всё с пустяка. Стоило только вскользь заметить, что лучше было бы пахнуть гарью и выездом, но доехать до дома, чем идти в душ в конторе, а теперь курить в окно с мокрой головой, как успокоившийся, окончательно взявший себя в руки Котов тут же начал проводить воспитательную работу среди некоторых несознательных майоров, которые «сами совершенно не думают о последствиях» и вообще «крайне безответственно себя ведут, игнорируя прямую опасность жизни и здоровью». Цитировалось почти дословно, хотя Константин и старался не особо вслушиваться в текст нравоучительной лекции, давая Котову возможность высказаться и сесть на любимого семейного конька – учить окружающих уму-разуму– этого у него и его матушки было не отнять–, а теперь воочию наблюдал последствия своего нераскаяния и наплевательского отношения к лекции. Увидев, что его наставления не принимаются всерьёз, Костя замолчал и до самого дома они ехали уже в полной тишине. А уже там, так же молча, он просто прошёл в спальню, включил один из матчей Суперсерии семьдесят второго года, – раньше, чем Лисицын успел хотя бы чайник поставить и из душа выйти, – и теперь непримиримо смотрел хоккей, не отрываясь от экрана.
За последние несколько лет майор чётко усвоил правило: просмотр хоккея вечером вне рамок регулярных чемпионатов– признак того, что у капитана плохое настроение, пересматривание же Суперсерии семьдесят второго –признак того, что надо успеть найти укрытие перед бурей и желательно застраховать его.
– Костя, – тихо зовёт Лисицын, покидая наконец свой наблюдательный пост у дверного косяка, – я там уже устал чайник по третьему кругу ставить. Идём?
Ответом – бодрый голос комментатора, с искренней радостью сообщающий о том, что благодаря передаче Петрова сборная СССР смогла открыть счёт. Молодцы, им трудности нипочём. Вот и ему сейчас…Отступать не хотелось, да и некуда было. Он опускается на край застеленной кровати.
– Ну, правда, Котов, ты который раз Суперсерию смотришь? Пятый? Шестой? Думаешь, что в этот раз по-другому сыграют? Пошли чаю попьём или пожрём чего, не пропустишь ты тут ничего важного.
– А вдруг? – у Кости непривычная, натянуто-ироничная интонация и всё ещё прикованный к экрану взгляд. – Года идут, знаешь ли. Вдруг, они всё переосмыслили.
От пережитого, тяжёлой смены, усталости, – но больше от закипающего внутри раздражения, – подрагивают пальцы и очень не хватает сигарет.
– Значит, мы не закончили? Ну, давай поговорим. Я готов конструктивно обсудить всё, если обещаешь не препарировать в сотый раз очевидные факты.
К изголовью укладываются ещё несколько подушек, и Лисицын ложится рядом с непреклонным капитаном. Молчание и непоколебимость.
–Какая игра?
Колкое напряжение хоть и выстужало воздух спальни, но в нём, – как в озоновом слое, – уже начинали появлялись дыры и бреши.
– Пятая, – затянутый, щедро приправленный раздражением, настоянный на вспыльчивом характере, но всё-таки ответ. – Сентябрь. Первая в Москве.
Хоть что-то, если разговаривать с ним не будут, то хоть матч можно посмотреть, ближе к концу там как раз самое интересное начнётся. Он скрещивает руки на груди и чуть склоняет вбок голову.
– Ух, смотри, как они Кларка обвели, да? Давайте, ребята!
– Нет, ты просто объясни, ты начнёшь думать когда-то? Тебе всё шутки, Константин? – ого, обращение «Константин» обычно означало, что даже если убежище перед бурей ты застраховал, то всё равно не по тому полису, – Неуязвимый майор у нас всегда на высоте и всё ему нипочём, да? Вот в этот раз всё было действительно серьёзно, и вместо того, чтобы рассудить здраво, ты … – что ж, видимо, сегодня как-то без хоккея – разговору быть, –…головотяпство это твоё, Лисицын, мне уже поперёк горла. Ты хоть начинай думать головой иногда, прежде чем эту самую голову подставлять. Со мной или без меня, но ты-то…
Ах, вон оно что-о? А он-то всё думал – и не надумал. Ну, тут просто, даже речь продумывать не нужно. Что продумывать, когда это прописная истина, когда единственная постоянная, всегда неизменная, когда ответ был готов годы назад? Аксиомы всегда коротки и доказательств не требуют.
– А уже не получится, Костя, – Лисицын спокойно – даже чрезмерно– поясняет основную константу в своей жизни. – _Без_ не получится. Уже нет. Уже давно как нет, Костя-я. Поэтому у моей головы вариантов было и будет немного.
Вот и весь спич. Теперь только наблюдать за капитуляцией по всем фронтам. У Котова впервые за последнее время не хватает слов, –да что там слов?! воздуха не хватает, – от инстинктивного вдоха заметно вздрагивают крылья носа.
Тишина всего на несколько мгновений, но за это время в прохладной спальне становится абсолютно нечем дышать. Как странно… когда это формировалось внутри, в мыслях, смешивалось с кровью, то казалось таким простым, привычным, обыденным и ежедневным, но оказавшись высказанным вслух, увеличилось до гигантских размеров, заполнило всё пространство, – не щадя ни говорившего, ни того, для кого предназначалось–, вытесняло воздух, ложилось на плечи, связывало по рукам. Даже звук телевизора больше не доносился, возможно, потому, что матч больше никто не смотрел.
– Костя, – Котов смотрит цепко-растерянно, одновременно силясь понять и опровергнуть, предоставить факты, отыскать доказательства того, что майор погорячился. – Что давно? Не так уж и…
–Помнишь четвёртый курс академии? Я как-то рассказывал Власовой ту историю с охмурением твоей барышни, она от души посмеялась. Вот, наверное, тогда я начинал понимать, что уже не смогу без.
– То есть именно по причине твоих возвышенных чувств моя девушка пошла тогда на свидание с тобой?
Плох тот оперативник, которого легко вывести из равновесия и лишить возможности рассуждать трезво. Котов хороший оперативник.
–Конечно, – Константин позволяет себе улыбнуться и пожать плечами. – чтобы тебе неповадно было. Нужно было действовать быстро, а что я ещё мог в той ситуации?
– Быстро действовать, говоришь? Ну да, быстро действовать –это хорошо, это правильно, – Котов _очень_ хороший оперативник. – поэтому объясняться ты пришёл только через столько лет спустя, когда мы уже перешли в ФЭС, а я, к тому же, лежал в больнице с ножевым?
– А ты как думал? Нужно действовать быстро, но аккуратно. Правила оперативной работы помнишь ещё? Ты ж после наркоза был, так что возрастала вероятность того, что успею спастись бегством в случае чего. Фора, так сказать.
– А оказалось, что спасаться не пришлось.
– Не пришлось, – тихо отвечает Лисицын.
Котов не уточняет деталей и больше ничего не спрашивает – смотрит невозможно тёмными, как северное небо полярной ночью, глазами. Уже вспомнил, сопоставил, проанализировал. Поверил. Но чувствовать на себе его осязаемое, удушливое осознание, накатившее разом за все прошлые годы, нет никаких сил. Остаётся только подвинуться ближе, приподняться на локте, протянуть руку, разгладить морщинки задумчивости на лбу, провести невидимую линию от виска до уголка губ, остановиться, – ещё вопросы? возражения? нет? – склонить голову ниже, заменяя пальцы губами.
Ирреальное ощущение того, что всё хорошо, пьянит и обжигает, и вдруг становится невероятно важным растянуть его на максимально длительный промежуток времени. У Кости горячие руки, абсолютно нечитаемый взгляд и окончательно сбившееся дыхание. Он тянет майора на себя, не прерывая крепкий и пьяняще-терпкий, как выдержанный виски, поцелуй. А у Лисицына оглушающее бьётся сердце и срываются подрагивающие пальцы, когда он расстёгивает пуговицы чужой рубашки.
– Ты хоть вообще сказать-то собирался? – Котов фиксирует его лицо в ладонях и смотрит пристально снизу вверх. Не избежать.
– Сказать что? Что со времён академии уводил у тебя девушек не потому, что скотина или завидовал, а потому, что тебя, дурака, с ними видеть не мог? – Константин мягко освобождается из захвата и склоняется к капитанскому плечу, отводя рубашку и отмечая губами старый шрам от пулевого ранения, – свидетельство неуместной бравады того, кто и был им впоследствии награжден– по ключице переходя от него к бешено пульсирующей жилке на шее. Подаётся ближе, вжимается лбом в его висок, перехватывает запястье, переплетает их пальцы – Об этом сказать? Нет, не собирался. Ты же интеллигент в третьем поколении, ты бы и сам всё понял.
На затылок майора ложится широкая горячая ладонь, не отпуская, собирая в горсть волосы, ещё влажные после душа, не оставляя ни малейшего шанса отстраниться.
– А и я понял. Немного позже, правда.
– А сказать? – праведный гнев шумит прибоем где-то в глубине, там, где и хранятся воспоминания о тех временах.
– Сначала думал, что ошибаюсь, что я мог сказать? Потом тебя в горы за острыми ощущениями по контракту потянуло, потом мы пару лет не виделись, а потом уже в ФЭС, – Котов умолкает, удивляясь, что они ведут этот разговор именно сейчас, но его внимательно слушают, – в ФЭС я решил, что, наверное, не ошибался, но говорить что-то было уже не время.
– Это почему же? – разговор внезапно оказывается всё интереснее, и хоть сейчас не то, чтобы очень подходящий момент, но дослушать нужно. Тем более, когда бездарно молчали столько лет.
– Ты увлекся Юлей, –Костя сбавляет тон, отводит в сторону взгляд и ведёт рукой по спине напарника. – И... я решил, что ты собираешься жениться.
– Жениться?.. – ещё немного и программа, ответственная за логику в мозгу, окончательно полетит со всеми драйверами – Я?! На Соколовой?!..
– Почему нет? – Котов сердито передёрнул плечами. – Ты не можешь отрицать, что всё было очень на это похоже. Ну и куда уж тут я с разговорами?.
– А меня спросить не мог?! Она так-то отличный оперативник, надёжная, исполнительная, но жениться – это уже ни в какие ворота. Знаешь, я, наверное, с Майским на футбол больше ходить не буду, а то кто знает, что тебе ещё покажется. Женюсь я, видите ли! На Соколовой!..Ну знаешь ли…
И Лисицын задыхается то ли от возмущения, то ли от ярости следующего поцелуя. Этот поцелуй более осмысленный, глубокий. Неестественно неторопливый, сдерживаемый на самом краю обрыва, за которым уже нет места логике и рассудительности.
Окончательно решив вопрос с Костиной рубашкой, майор на секунду отвлекается, чтобы отправить её куда подальше, и лишь мельком бросает взгляд на экран. Второй номер?
– Костя, Гусев с подачи Харламова забил. Ничья.
– Знаю я, пять раз уже видел, – и капитан отводит с его лба упавшие взмокшие прядки.
Рассмеявшись, Лисицын выключает никому не интересный сейчас телевизор, и полностью переключает своё внимание. С каждым прикосновением дыхание только учащается, и вот уже на его обнажённых плечах до воспалённой боли сжимаются Костины пальцы, но он продолжает бездумно вычерчивать на горячей груди всё новые невидимые, но обжигающие узоры. Кончики пальцев сменяются губами, и наоборот, дыхание учащается, сердцебиение сбивается. И почему-то очень важно сейчас спросить. Не утерпеть.
– И как? Выиграют?
– Конечно, Кость, это же Сборная! – в самые губы, на выдохе.
Константин искренне улыбается в поцелуй, блаженно-яркий до исступления, и спортивная тема окончательно закрывается.
------
Предрассветный воздух ранней весны ещё по-зимнему хрустален и морозно-колок, но сейчас это даже приятно. Лисицын стоит на балконе, вот уже несколько минут задумчиво мучает пачку сигарет. Рассвет. Лазурная серость медленно, будто дорогим вином, наливается кармином. Недавно он видел один похожий. Хорошо, что сегодня не звонит Антонова. А Москва тем временем просыпается. Казалось, даже воздух её пропитался этим рассветом: морозный, колко-охровый, он оседает на дорогах и тротуарах, периллах и скамейках, домах и площадях, пробуждая спящий город от дрёмы зимних ночей. Чаяния москвичей, которых она любила и считала родными, передались и самой Москве. Всем своим существом, всеми проспектами и задворками, она стремилась к этой новой, ещё не проснувшейся, но уже приоткрывающей глаза весне.
Лисицын не видит сам горизонт, – на восточную сторону выходят окна спальни, так что восходящее солнце, скорее всего, сейчас мешает спать Косте, – зато видит, как рассветные лучи, огибая его дом, причудливо меняют окраску приземистого двухэтажного здания под номером девять по Спиридоновке, – что напротив через дорогу, – делая его из жёлтого каким-то медно-оранжевым, отражаются в окнах, порождая слепящие оранжевые блики, заливают растопленным сиеновым светом дворик генерального консульства Греции по соседству.
Он не реагирует на звук открываемой двери, не поворачивается и не говорит ничего даже тогда, когда Костя подходит вплотную, встаёт рядом и молча, больше не таясь, забирает у него из рук пачку сигарет, достаёт одну и так же молча возвращает владельцу.
– Что, утро красит нежным светом? – надо же, у кого-то с утра поэтическое настроение.
– Ага, только стен древнего Кремля отсюда не видать, – продолжает строчки старой песни Лисицын.
– Чтобы из окна стены Кремля видеть, надо в Мавзолее жить, – глубокомысленно замечает Котов.
– Типун тебе. И ты же куришь, кажется? – Константин бросает скептический взгляд, не сдерживая иронической ухмылки, и наконец сбрасывает морозное оцепенение, тоже подкуривая.
– Нет, конечно, не курю – в ответ тоже улыбка. – Свежо.
– Ещё бы не свежо, – на капитане кроме спортивных домашних штанов нет ничего, – ты бы оделся.
– Я закалённый.
– Ага, когда в ночь погонишь меня в аптеку за панадолом и фурацилином, я тебе именно это и вспомню. – вдох-затяжка, выдох, –Знаешь, я подумал, – так просто, без перехода и вступления. – про академию. Я перед выпуском долго думал, и уже чуть было тебе всё не рассказал.
– И что же помешало? Очередная моя девушка, которую тебе необходимо было пригласить на свидание?
– Нет, я решил, что проще служить в горячей точке, чем с тобой поговорить, ещё и контракт подвернулся, я и поехал. Ну, ты помнишь.
Котов заметно мрачнеет, и тоже затягивается глубже.
– Ещё бы не помню, понесло же тебя, я чуть умом тогда не двинулся.
– Ты? Да ладно, – Константин неверяще выгибает бровь, сдерживая улыбку. – подумать только.
– Ну так кто мешает? Подумай. Дурак же ты, майор!
– Не исключено, но я к чему: академия, война потом, после милиция, ФЭС вот сейчас, времени столько, а понял только что.
– И что понял? – Костя не отрываясь смотрит на алеющий горизонт и к его тону не хватает только лампы в лицо, протокола допроса и чёрной папки. Не смотря на заиндевелость утра, надевать футболку он почему-то не спешит, поэтому Лисицын прижимается виском к его голому плечу.
Над Москвой склоняется рассвет, и невидимым, причудливым покровом опускается на золотые московские купола, колокольни и острые шпили легендарных мистических высоток.
– Да понял тут, что я же по уши….блин, – он устало трёт глаза, не привыкшие к такому яркому свету, и начинает смеяться первым. Котов какое-то время смотрит недоумённо, хмурясь, забывая затягиваться, потом недоверчиво улыбается, и улыбка переходит в смех.
– Рано мне майора дали, да? С такими-то умственными способностями.
– Определённо рано. Подам рапорт о пересмотре.
Всё, – не переставая смеяться, Лисицын тушит обе их сигареты, перехватывает за запястье и притягивает виновника внезапного откровения к себе. – Курение вредит. Даже Минздрав говорил, а я склонен ему верить.
А Костя смотрит, смотрит уже серьёзно и внимательно, и пауза начинает кристаллизироваться в воздухе.
– Пойдём.
Он так же внезапно отмирает, но вместо слов просто подаётся ближе, и первым открывает дверь. За ней тепло, за ней пахнет свежесваренным кофе, за ней то, что называется домом. И, кажется, лучшего ответа на незаданный, но откровенно довлеющий над ними вопрос быть не может.
Рассвет над Москвой тем временем набирает силу. Разгулявшийся день был похож на все предыдущие и одновременно не был. Кисть нового дня накладывает на ализариновое полотно аметистовую штриховку, быстро вытесняемую янтарно-жёлтыми мазками. Москва балует, нежит своих детей. Душа этого города нежная и тёплая, она любит и жалеет всех своих жителей и сочувствует им: ведь каждый из них по-своему испытывал горькие земные тяготы.
Пары весенних надежд, смешанных с солнечным туманом клубятся над городом, восходящее солнце уже начало подсушивать вымокшую и продрогшую за зиму Москву, и она, просыпающаяся, преображалась и бодрилась на глазах, стряхивая хлябь со своих дорог и осушая густые ледяные лужи на тротуарах.
Москва уже не спала – она вглядывалась в утреннее едва весеннее небо, и была готова встретить новый день. А за ним ещё и ещё. В жизни всё меняется. Быстро. Медленно. Всё. Важно знать, куда возвращаться. К совместным рассветам и несовместным выездам, к старым шрамам и новым делам, к утренним выпускам новостей и тёрпкому кофе, к неуверенно-счастливой улыбке, к ночам – как можно чаще совместным, к объятьям – неизменно крепким. Туда, где всегда на всё есть правильный ответ.
Основные персонажи: Константин Котов , Константин Лисицын
Пейринг или персонажи: Лисицын/ Котов (Данилов/Гранин подразумеваются моим больным воображением)
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Романтика, ER (Established Relationship)
Предупреждения: OOC
Размер: Миди, 13 страниц
Описание:
О сделанном выборе, принятых решениях, и данных ответах. Таймлайн вокруг да около серии № 267 «Снеговик»: по воле нелепой случайности, капитана Котова задели шприцем, на игле которого кровь пациента, больного СПИДом. Двум оперуполномоченным предстоит проверить на прочность свои нервы и отношения.
Посвящение:
Любимому сериалу, который поддерживал и успокаивал меня на больничной койке в постоперационный период. Видимо, именно тогда, расширенным после наркоза сознанием, я и смогла разглядеть новый пейринг, который игнорировала до этого, уже имея в запасе одно ОТП.
Посвящается новому сезону «Следа» и стартовавшему регулярному чемпионату Континентальной хоккейной лиги, сезона 15/16.
Публикация на других ресурсах:
Да, пожалуйста) Только с копирайтом и ссыль пришлите!
Примечания автора:
Все события и персонажи вымышленные и любые совпадения с реальностью случайны.Прав на героев не имею, ни на какую выгоду, помимо морального удовлетворения, не рассчитываю
часть 1 – Он что, блефует?
Застать капитана Котова Константина Сергеевича врасплох редко у кого получалось, но психиатр, – а по совместительству подозреваемый в убийстве – Олег Горский с этой задачей справился неожиданно талантливо и даже с некой выдумкой. В самом деле, ну какое оружие может быть у врача в кабинете? Даже смешно. Но вот оказалось, что и врачи-психиатры хранят козыри в рукаве, вернее –шприцы в кармане.
– Нет, это шприц, которым я делала укол пациенту Потапову, –милая и привлекательная медсестра Таня сейчас цветом лица не отличалась от своего халата, – а он болен СПИДом. Потапов болен.
Котов устало вздохнул, чувствуя, как игла упомянутого шприца неприятно упирается в шею и ободряюще улыбнулся медсестре.
– Жаль.
На то, чтобы вывернуться из неуверенного отчаянного докторского захвата, перехватить руку, заломить за спину и проследить, чтобы лицо эскулапа повстречалось со столешницей, ушли считанные секунды –сознание даже не попыталось отразить последовательность действий, тело знает и помнит всё лучше.
– Знаешь,Горский, мне уже порядком надоела твоя интеллигентская рефлексия. Не убедительно как- то. Поехали, я найду тебе того, кто с удовольствием послушает твой рассказ, – Котов еще раз, для профилактики, встряхнул безвольно распластанного по столу психиатра и снова улыбнулся Тане. Девушка, видно, впечатлительная, смотрела на бравого капитана огромными бездонными глазами, а на самой лица нет.
Единственная мысль сейчас – он успеет домой до утра, и их долгожданный выходной в кои-то веки станет совместным. Дело оказалось совсем несложным и наконец закончилось. И если Лисицын ещё не спит...
– У Вас кровь...на шее.
Костя не сразу понял, о чём она, даже пристально посмотрел на арестованного – не перегнул ли в запале с применением силы, – но на лице испуганного врача не заметно ни ссадины, ведь Котов профессионал. А вот на пальцах капитана, которые коснулись шеи в том месте, куда минуту назад так неприятно давила игла шприца, кровь была. Значит...
Котов размазал кровь между пальцев и недоверчиво посмотрел на медсестру, словно она прямо сейчас должна была уладить все проблемы. Но она ничего не делала, только смотрела ошалело, зажав ладошкой рот.
– Глупо, – вздыхает капитан и ведёт задержанного на выход.
***
Чем больше город, тем сильнее одиночество. А это же самый большой город. Москва – город работы, одиночества, и устоявшихся порядков. Ещё Чаадаев говорил, что в Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Видимо, всему виной своеобразное чувство юмора, которое сформировалось из этого самого настоянного одиночества: полынно-горькое и частенько совершенно невесёлое. От вязкой смеси шумной многолюдности и гулкого одиночества порой звенит в ушах и болезненно сводит скулы. И не стоит думать, что от этого можно спастись в бесконечных посиделках или телефонных звонках. Тут обманчиво и двулико всё, даже они.
Антонова звонит перед рассветом, в тот час, когда оконечье горизонта только начинает намечаться, и даже через крепкий сон приходит эфемерное ощущение того, что спать осталось недолго. Не то чтобы майор ФЭС Лисицын Константин Львович слишком дорожил этими часами сна, но, с другой стороны, чем ещё заниматься в такой час человеку в свой единственный выходной, оставшись дома в гордом одиночестве. Однако, привычка, выработанная годами, сработала безукоризненно и в этот раз: просыпаться майор умел за секунды. Особенно, когда звонили с работы, особенно – в такое время.
– Валя, доброе утро. Что у вас? Вызов? Где?
– Я разбудила тебя?
– Нет, Валюш, что ты? В такое-то время и спать? Я уже и печь растопил, и сани заложил, – он пытается шутить, несмотря на то, что внутренне собрался, готовясь узнать неприятные новости.
– Костенька, ты только не волнуйся. Доброе утро, кстати. Котов у меня, – Антонова резко выдыхает и молчит, давая время осмыслить информацию.
Он резко садится на кровати и периферический край сознания непроизвольно и профессионально фиксирует, как черничные предрассветные сумерки за окном размашисто расчерчивает киноварно-красная линия горизонта. По всем признакам время спокойствия и умиротворенности заканчивалось, уступая место новому дню с его суетой и проблемами.
– Валя, что значит " у тебя"? – ответ очевиден, но уточнить никогда не помешает. Тем более что пауза и так затянулась, надо было что- то говорить, а в голове никаких мыслей. Хотелось сказать, что она ошибается, что Котов никак не может быть сейчас в ФЭС, потому что он... но ведь она права. Со вчерашнего выезда майор его так и не дождался и сейчас дома пребывал абсолютно один.
– У меня в мор...Костя, с ним все хорошо, ты не переживай. Мне просто нужно некоторые анализы у него взять и я его сразу отпущу. Тут просто, понимаешь, на задержании инцидент произошел и он... его...
Сбивчивый рассказ Антоновой о ночном происшествии он слушает безмолвно, невнимательно, улавливая только ключевые повороты. Что-то горячее, тягучее подступает к горлу, не даёт сделать вдох. Сжимая в кулак неожиданно ледяные пальцы, он сосредотачивается на голосе в трубке. Валентина, Валя, Валюша, их спасительница и добрый доктор ФЭС. Казалось, что не было такого сотрудника экспертной службы, которому этот синеглазый ангел- хранитель не помог бы хоть раз. Она находила выходы из самых безвыходных ситуаций, в медицинских вопросах ей не было равных. В самом деле, не пойдешь же к Рогозиной, если тебя собака покусала или подозреваемый, такое тоже случалось. Своих пациентов Валентина всегда окружала максимальной заботой и участием, стараясь находиться рядом каждую минуту. И что с того, что ты лежишь в морге?! Зато на мягкой подушке и твоя жизнь и здоровье в самых надежных руках. Как бы абсурдно не звучало, но попадая в ее вотчину, становилось как- то спокойнее, приходила уверенность, что теперь точно все будет хорошо. К Антоновой можно было прийти с любыми вопросами и проблемами, а уйти с готовым ответом и решением. И за что этому прелестному созданию с невероятно большим, добрым и любящим сердцем, – все сотрудники ФЭС уже знали, что любое – от котенка до петуха– животное, хоть как- то замешанное в деле и попавшее в офис, с вероятностью 95% обреталось на территории подконтрольной Валентине, – всегда доставалась роль гонца, приносящего дурные вести, Лисицын понять не мог. Валя старалась никогда не беспокоить никого просто так, поэтому звонки от нее в такое время заведомо не несли ничего хорошего. А учитывая деятельную натуру его напарника, получать подобные известия от Антоновой становилось дурной закономерностью. И даже в эти моменты поражала её способность сгладить первое впечатление от новости, успокоить, вернуть мысли в логическое русло. Хотя её "ты только не волнуйся" обычно означало, что волноваться нужно начинать немедленно и очень сильно. Еще свежо в памяти ее последнее: «Котов на выезде порезался об шкатулку, есть вероятность, что в его крови быстродействующий яд, который мы пока не можем определить. Но мы работаем, несколько часов у нас есть. Кость, ты только не волнуйся, но может тебе бы приехать, а?». И вот теперь это.
– Костя. Костенька, чего ты молчишь? Лисицын!
Город затаился на излёте ночи, всё ещё тёмный, холодный. Во тьме ничего ещё нельзя было разглядеть, лишь неясные силуэты соседних домов в предрассветной мгле. Их еле-еле высвечивала пока ещё блеклая, но уже разгорающаяся полоска зари. На мгновение, всего на одно обжигающе-ледяное мгновение, ему становится по-настоящему страшно и холодно, будто сам он находится там, под этим мартовским рассветом, от яркости которого москвичам, за зиму отвыкшим от красок, до слёз режет глаза. Или же встающее солнце, начавшее обозначаться над горизонтом, тут не при чём?
– Валюш, когда он будет дома? – голос приглушённый, плохо слушается и какой-то ослабленный, словно горло что-то сдавило и продолжает затягиваться сильнее.
– А мы почти закончили, Костенька, сейчас отпускаю.
– Спасибо тебе.
Лисицын сам не знает, за что благодарит. Наверное, за то, что услышать такое не от нее было бы еще сложнее.
--------
Котов появляется дома, когда солнце уже в полную силу радовало продрогший город, а чайник на кухне закипал раз, наверное, в пятый.
– Доброе утро, – Лисицын выходит в прихожую, наблюдая, как Костя снимает куртку, стараясь избежать зрительного контакта. – Как дело? Закончили?
– Привет, – капитан наконец справился с верхней одеждой и прошел на кухню так и не взглянув на него, – Да, взяли гада. Горский. Как мы и думали.
– Поздравляю. Завтракать будешь?
– Знаешь, что-то не хочется, – Котов впервые поднимает глаза и как- то растеряно пожимает плечами. – Это из- за всей этой ночной беготни, наверное.
– Наверное, – к чему сейчас спорить? – Кофе?
– Вот кофе можно.
Кофе заваривается в молчании.
– Мне Валя звонила, – Лисицын не выдерживает первым.
– Ёшкин же кот! Работаем в секретном подразделении, а информация распространяется быстрее, чем на рынке! – Котов резко ставит чашку на стол и трёт переносицу. – Я бы тебе и сам всё рассказал в первую очередь.
– Не заводись, это я знаю, а она хотела как лучше. Переживает же.
Котов бурчит что- то нечленораздельное про благие намерения и преисподнюю, и углубляется в изучение рисунка на столешнице.
Сейчас светлый лоскуток пластыря на его смуглой коже особенно отчетливо бросается в глаза. За свою карьеру капитан Котов успел собрать на своем теле коллекцию разнообразных отметин и напоминаний о прошлых делах, но кто бы мог подумать, что незаметная царапина принесет с собой проблем больше, чем шальная пуля. Глупость какая. Константин осторожно, подушечкой большого пальца, касается тканевой поверхности пластыря, скрывающего досадный порез. Сопротивление не оказывается, поэтому он продолжает траекторию, уже касаясь крученого гайтана, на котором Костя носил нательный крест, уводящего под ворот рубашки.
– Что там про шрамы и мужчин говориться? На этот можешь не рассчитывать, тут даже следа не останется, – его пальцы прослеживают черную тесьму под воротник рубашки и замирают, коснувшись ключичной кости.
– Да не в следе дело, – раненый наконец отмирает, сбрасывая с себя задумчивое оцепенение и руку майора заодно. – Прекрати, в самом деле!
– Ну ладно, что сказали? Какие прогнозы? – Лисицын возвращает разговор в деловое русло, изо всех сил борясь с желанием продолжить прерванный сон выходного дня –теперь наконец не в одиночестве – дождался –, а обо всех недоразумения подумать после.
– Да не ясно пока ни хрена. Там же, понимаешь, срок должен пройти. А сейчас что- то определенное сказать... – Костя отодвигает от себя чашку и наконец говорит то, что обдумывал, наверное, до сих пор. – Я думаю, что на это время нам будет лучше разбежаться. Ну, временно, что ли, пока всё не выясниться, – Котов заметно напрягается под тяжелеющим взглядом майора, но всё же собирает в кулак офицерскую волю и заканчивает твердо и уверенно. – Пока диагноз неизвестен, тебе лучше не рисковать.
Выходной, говорите? Отоспаться? Видимо, где-то в параллельной вселенной. Лисицын около минуты переваривает поступившую информацию, потом отрывисто кивает и встает из- за стола.
– Ясно. А ну-ка пошли.
– Куда мы...- капитан хмурится, но послушно поднимается за ним.
– Иди- иди, давай, - Лисицын перебивает его, распахивая балконную дверь так, что она моментально встречается со стеной, и выходит. –Разбежаться? А что, неплохая идея! Можешь начинать. Тебе места- то хватит? Если нет, можешь начинать бежать из прихожей. Не передумал? Двенадцатый этаж всё-таки, – непроизвольно приходит мысль, что число двенадцать прочно обосновалось в его жизни: двенадцатый дом, двенадцатый этаж, Костя переехал к нему в декабре, – Я ведь могу и помочь, выкину тебя сейчас с этого балкона и всего делов. Заметь, безо всяких разбегов.
Котов замирает, придерживая ни в чем неповинную дверь, которая ни за что испытала на себе всю силу майорского гнева.
– Костя....
– Слушай, помолчи уж, не то я за себя не ручаюсь. Разбегаться он собрался! – окончание монолога, состоявшее сплошь из непечатных выражений, было трудно разобрать за попытками Лисицына прикурить. Не с первого раза, но всё же ему это удается. Котов не мешает– так и стоит, прислонившись к косяку балконной двери, наблюдая напряженную спину своего майора в этом беззаботно- морозном весеннем утреннем свете.
– Держи, – Лисицын не оборачиваясь протягивает ему открытую пачку.
– Кость, да я же не...
– Ты же не куришь, ага. Именно поэтому таинственным образом исчезает в два раза больше сигарет, чем выкуриваю я.
– Вот и живи с майором ФЭС. - пытается отшутиться Котов, выуживая сигарету из пачки и принимая зажигалку.
Его шутка остается неоцененной. Курят молча, долго и вдумчиво. Наблюдая, как утро окончательно набирает силу и охровое, какое бывает только ранней весной, солнце, отгоняя от себя предрассветные облака, готовится вытеснить остатки холодной ночи из всех дворов и подворотен Москвы.
– Седеешь, – Костя первым нарушает молчание, кончиками пальцев касаясь чужого виска.
– С тобой поседеешь, пожалуй! – Лисицын недовольно трясет головой, но тон его уже скорее уставший, чем угрожающий. Буря миновала, теперь можно разговаривать без опаски за собственное здоровье и целостность домашней утвари.
– Костя, пойми, – Котов еще раз затягивается и продолжает, обращаясь к затылку упрямца, – у СПИДа долгий инкубационный период, что- то около месяца. Только тогда можно будет провести окончательные анализы и сказать точно, заразился ли я. Мне Белозёров объяснил.
– Месяц! – нервно фыркает Лисицын – Так ведь и с ума можно сойти от ожидания. Ты же себе все кости пережуёшь. Мне, впрочем, тоже. Ну ладно, и что наши умники в конторе предлагают? – он наконец- то тушит сигарету в пепельнице и поворачивается к собеседнику лицом.
– Гранин предложил этого Горского....ну-у, при попытке к бегству, – Котов криво усмехается, однако майора, отчего-то, это предложение искренне веселит.
– Слушай, а Пашка-то наш страшный человек, оказывается! А безопасно оставлять с ним Данилова наедине долгими холодными зимними ночами? Наше ведомство однажды скоропостижно не лишится отличного опера? Но его идею с психиатром я поддерживаю, если что, –он смотрит с улыбкой, прислонясь спиной к перилам балкона.
– Вот уж тёмными холодными ночами Данилову точно ничего не грозит, кроме, конечно, неуёмного энтузиазма Гранина, за него не переживай. Но если положение станет слишком угрожающим, Степан хорошо стреляет, – веселье, кажется, передаётся и Котову.
– Ну, допустим, что у Гранина только радикальные методы, с которыми, кстати, я согласен, а ещё предложения будут? Что Антонова говорит?
– Ничего конкретного, – капитан косится на собеседника и достаёт из пачки еще одну сигарету. – Взяла кровь на анализ, успокоила, сказала, что возможность заражения не так уж и высока, вколола что - то и пообещала, что они с Ромашиным найдут способ сократить время ожидания результатов.
– Она тебя снова уложила с комфортом в морге на каталочку с подушечкой? Карту постоянного посетителя не выдала ещё? – Котов не спорит, когда на его запястье сжимаются пальцы, и позволяет притянуть себя ближе. – И вообще тебе не кажется, что мало оптимистичного в том, что твоим делом занимаются два патологоанатома? – другая рука майора ложится на плечи и по инерции есть только один путь – вперёд, ближе к родному надёжному плечу, до упора.
– Костя, да что ты....я же говорю, что месяц...я же о тебе…Пусти! – запоздалые попытки отстраниться и вырваться из объятий удаются из рук вон плохо.
– А ну успокойся. – Лисицын обнимает ещё крепче. – Если Валя взялась за дело, значит, все будет хорошо. Я уверен. Помнишь то дело с поклонницей, которая тебя подставляла из- за большой любви к тебе же, как её там было...?
– Прохорова. Наташа. – Котов вроде и нехотя, но сдаётся, прижимаясь лбом к плечу напарника.
– Она самая. Помнишь, в ФЭС тебя подозревали и проверяли, а я тогда сразу Галине Николаевне сказал, что уверен в тебе и готов поручиться чем угодно. Вот и сейчас....Я уверен, знаю, что всё хорошо.
– Мне бы твою уверенность, – Котов недовольно супится и всё-таки отстраняется. – Слушай, надо бы сестре сообщить в Тюмень, и маме.... – он тяжело вздыхает,- она же у меня сердечница, как бы ей так поаккуратней-то...
– Да что ж такое? – майор в сердцах огрел перила кулаком, – О чём сообщать, Костя? Себя изводишь, меня, так хоть Софью Михайловну пожалей. Сообщить! Это ж додуматься надо было до такого! – Лисицын не выдерживает и, чувствуя, что сейчас сорвется, закуривает снова. – Значит, слушай меня. Ты сейчас же выбрасываешь упаднические мысли из головы. Это был досадный рабочий момент, но не более. Мы спокойно ждём результатов от Антоновой и Ромашина – уверен, они что-то придумают и очень скоро. Ты больше ни разу не пытаешься заикнуться про "нам надо разбежаться" и не трогаешь маму. И вообще сейчас мы идём, и ложимся, потому что выходной уже начался, завтра на работу, а я даже поспать нормально не успел. Все понятно?
– Так точно, – Котов тушит сигарету и очень серьезно смотрит в глаза майору, как сканером в душу, но тот встречает взгляд - и держит, сколько может.
– Серьезно? Что, так просто? Ты интеллигент, офицер в третьем поколении, и даже не попытаешься отстоять свою точку зрения? Правда, никаких возражений? – Константин не жалуется, просто привык за несколько лет совместного проживания к непростому характеру своего капитана, и приготовился к длительной перепалке, а теперь откровенно недоумевал. Но Котов на удивление собран и спокоен.
– Никаких. Я офицер в третьем поколении, и приказы старших по званию не оспариваю. Майор тут ты.
– Господи, Костя! - Лисицын не выдерживает, и, выбросив недокуренную сигарету прямо через перила, сгребает потомственного офицера в охапку, до судороги в пальцах сжимая его плечи, сминая форменный свитер – Да при чем тут........Всё будет хорошо, понял? Все будет хорошо, Костя!
И Котов верит. Он не то чтобы полностью разделяет оптимистичную уверенность старшего по званию, но у него закончились аргументы.
– Спать пошли, – раз уж приказы не оспариваются, то грех не воспользоваться.
– Кажется, я испортил тебе выходной, – Костя не спешит отстраняться, гася болезненный липкий жар нервного напряжения этой ночи исцеляющим контрастом морозного утра и тёплых рук, обнимающих его за плечи.
– Загубил к чёртовой матери, зато невероятно разнообразил мои рабочие будни и жизнь в целом. Идем уже, не май месяц тут стоять.
А еще Котов действительно хочет спать, поэтому он прекращает сопротивление, больше не спорит, и наконец- то отвечает на поцелуй.
часть 2 – В рубашке наш Котов родился, – звонил, конечно же, Ромашин. Сообщать хорошие новости доверяли и ему, – Горский этот его не тем шприцом уколол, представляешь? Перепутал впопыхах.
– Что и требовалось, – Константин невнимательно слушает дальнейшие восторженные разглагольствования патологоанатома, в очередной раз убедившись в силе собственной интуиции. Хорошо, что Белозёров сообразил первым и подал Вале идею проверить сам шприц, а не кровь Котова, иначе месяца капитанского сплина и меланхолии было бы не избежать. Сам виновник на выезде, ему можно сообщить позже, а пока– кофе.
Лисицын никуда особо не торопится, до конца смены еще пара часов, именно поэтому он становится легкой добычей. Его запястье оказывается в надежном захвате, инстинктивное движение плеча профессионально блокируется, а через мгновение его втаскивают в тёмное помещение и захлопывают дверь, перекрывая тем самым пути к отступлению. Если бы майор безошибочно не опознал "нападавшего", то кому-то бы натурально не поздоровилось – боевое прошлое отточило инстинкты до предела–, но эту надежную хватку сильных рук он не спутает с любой другой, пусть даже на идентификацию всего несколько мгновений. И потом, грубо прижать к стене–это еще похоже на захват, но вряд ли кто-то покушающийся на его жизнь, сразу после этого стал бы его целовать. Как-то не встречались ему до сих пор злоумышленники с таким экстравагантным почерком работы.
– Костя, Ромашин звонил, – пользуясь званием, Лисицын между поцелуями пытался вернуть себе хотя бы видимость контроля над ситуацией, что было сделать непросто, ибо в этом помещении с видимостью как таковой были проблемы в принципе.
–Знаю, мне тоже звонил, – Котов бесцеремонно избавляется от пиджака несопротивляющегося напарника.
– Хорошо, что они нашли более быстрый способ диагностики, и двух дней не прошло. Кстати, мне кажется, что кто-то собирался выжидать месяц, – насмешливо напоминает Константин, отмечая, что его галстук постигла участь пиджака.
Посягательства на его собственность закончились на первой же расстегнутой пуговице рубашки. Теперь, поймав в темноте чужие запястья и прижимая горячие ладони к своей груди, Лисицын смог осмотреться и понять где находится. Помещение за зеркалом Гезелла в допросной, само по себе не предполагающее наличие освещения, а если свет погасить в самой допросной, то темнота становилась практически идеальной.
Раньше он думал, что несдержанность– это черта капитанов – некая доля экстрима в отношениях Гранина и Данилова тому доказательство–, а вот руководитель выездной группы, старший оперуполномоченный должен как-то сохранять ум холодным, что ли, но сейчас он плевать на это хотел и грубо сорвав опостылевший за эти дни пластырь, касается губами отметины на шее, которая скорее угадывается, чем чувствуется, а вот лихорадочно бьющийся пульс ощущается отчетливо. Костя кладёт руку ему на шею, заставляет поднять голову, целует властно и нетерпеливо, узел его галстука не поддаётся непослушным пальцам майора. В этой какой-то первозданной тьме и тишине почти не вериться, что за стеной существуют коридоры и кабинеты, где горит свет, шуршат бумаги, работает техника. Неожиданно именно эта мысль отрезвляет и останавливает.
– Кость, еще полтора часа до конца смены и едем домой. Офис как- то не настраивает на романтический лад, ходят тут всякие.
– Кому тут ходить? Из наших только Валя и Галина Николаевна остались, – Котов хоть и пытается спорить, но всё же пиджак возвращает.
– Ну как знать, – Лисицын уже начинает жалеть о дурацкой привычке всё контролировать и вновь притягивает Костю к себе, –вдруг им срочно понадобиться допросная.
– В одиннадцать вечера?
– Бывают же неотложные дела.
Ему не отвечают, его вновь целуют.
– Костя, – Лисицын перехватывает ладонь напарника на своем боку и порывисто прижимает его к себе, – я же говорил, что все будет хорошо? Надеюсь, теперь ты перестанешь оспаривать мнение старших по званию?
– На себя, товарищ майор, намекаете?
– В основном.
– Так точно.
– То-то же и оно.
Время у них пока есть, и целуя Котова, который впервые за последние дни не оказывал сопротивления, а с готовностью отвечает, перехватывая инициативу и навязывая собственный энтузиазм, Константин был невероятно благодарен судьбе за то, что она оказалась на их стороне и в этот раз.
****
Вечера коварны. Почему это до сих пор не «отлито в граните»? Ещё какие-нибудь несколько часов назад там, в темноте рабочего помещения за допросной, казалось, что это лучший вечер за последнее время, но вот щёлкает меняясь что-то незримое и последние полчаса Лисицын наслаждается капитанским упрямством в полной мере. И началось-то всё с пустяка. Стоило только вскользь заметить, что лучше было бы пахнуть гарью и выездом, но доехать до дома, чем идти в душ в конторе, а теперь курить в окно с мокрой головой, как успокоившийся, окончательно взявший себя в руки Котов тут же начал проводить воспитательную работу среди некоторых несознательных майоров, которые «сами совершенно не думают о последствиях» и вообще «крайне безответственно себя ведут, игнорируя прямую опасность жизни и здоровью». Цитировалось почти дословно, хотя Константин и старался не особо вслушиваться в текст нравоучительной лекции, давая Котову возможность высказаться и сесть на любимого семейного конька – учить окружающих уму-разуму– этого у него и его матушки было не отнять–, а теперь воочию наблюдал последствия своего нераскаяния и наплевательского отношения к лекции. Увидев, что его наставления не принимаются всерьёз, Костя замолчал и до самого дома они ехали уже в полной тишине. А уже там, так же молча, он просто прошёл в спальню, включил один из матчей Суперсерии семьдесят второго года, – раньше, чем Лисицын успел хотя бы чайник поставить и из душа выйти, – и теперь непримиримо смотрел хоккей, не отрываясь от экрана.
За последние несколько лет майор чётко усвоил правило: просмотр хоккея вечером вне рамок регулярных чемпионатов– признак того, что у капитана плохое настроение, пересматривание же Суперсерии семьдесят второго –признак того, что надо успеть найти укрытие перед бурей и желательно застраховать его.
– Костя, – тихо зовёт Лисицын, покидая наконец свой наблюдательный пост у дверного косяка, – я там уже устал чайник по третьему кругу ставить. Идём?
Ответом – бодрый голос комментатора, с искренней радостью сообщающий о том, что благодаря передаче Петрова сборная СССР смогла открыть счёт. Молодцы, им трудности нипочём. Вот и ему сейчас…Отступать не хотелось, да и некуда было. Он опускается на край застеленной кровати.
– Ну, правда, Котов, ты который раз Суперсерию смотришь? Пятый? Шестой? Думаешь, что в этот раз по-другому сыграют? Пошли чаю попьём или пожрём чего, не пропустишь ты тут ничего важного.
– А вдруг? – у Кости непривычная, натянуто-ироничная интонация и всё ещё прикованный к экрану взгляд. – Года идут, знаешь ли. Вдруг, они всё переосмыслили.
От пережитого, тяжёлой смены, усталости, – но больше от закипающего внутри раздражения, – подрагивают пальцы и очень не хватает сигарет.
– Значит, мы не закончили? Ну, давай поговорим. Я готов конструктивно обсудить всё, если обещаешь не препарировать в сотый раз очевидные факты.
К изголовью укладываются ещё несколько подушек, и Лисицын ложится рядом с непреклонным капитаном. Молчание и непоколебимость.
–Какая игра?
Колкое напряжение хоть и выстужало воздух спальни, но в нём, – как в озоновом слое, – уже начинали появлялись дыры и бреши.
– Пятая, – затянутый, щедро приправленный раздражением, настоянный на вспыльчивом характере, но всё-таки ответ. – Сентябрь. Первая в Москве.
Хоть что-то, если разговаривать с ним не будут, то хоть матч можно посмотреть, ближе к концу там как раз самое интересное начнётся. Он скрещивает руки на груди и чуть склоняет вбок голову.
– Ух, смотри, как они Кларка обвели, да? Давайте, ребята!
– Нет, ты просто объясни, ты начнёшь думать когда-то? Тебе всё шутки, Константин? – ого, обращение «Константин» обычно означало, что даже если убежище перед бурей ты застраховал, то всё равно не по тому полису, – Неуязвимый майор у нас всегда на высоте и всё ему нипочём, да? Вот в этот раз всё было действительно серьёзно, и вместо того, чтобы рассудить здраво, ты … – что ж, видимо, сегодня как-то без хоккея – разговору быть, –…головотяпство это твоё, Лисицын, мне уже поперёк горла. Ты хоть начинай думать головой иногда, прежде чем эту самую голову подставлять. Со мной или без меня, но ты-то…
Ах, вон оно что-о? А он-то всё думал – и не надумал. Ну, тут просто, даже речь продумывать не нужно. Что продумывать, когда это прописная истина, когда единственная постоянная, всегда неизменная, когда ответ был готов годы назад? Аксиомы всегда коротки и доказательств не требуют.
– А уже не получится, Костя, – Лисицын спокойно – даже чрезмерно– поясняет основную константу в своей жизни. – _Без_ не получится. Уже нет. Уже давно как нет, Костя-я. Поэтому у моей головы вариантов было и будет немного.
Вот и весь спич. Теперь только наблюдать за капитуляцией по всем фронтам. У Котова впервые за последнее время не хватает слов, –да что там слов?! воздуха не хватает, – от инстинктивного вдоха заметно вздрагивают крылья носа.
Тишина всего на несколько мгновений, но за это время в прохладной спальне становится абсолютно нечем дышать. Как странно… когда это формировалось внутри, в мыслях, смешивалось с кровью, то казалось таким простым, привычным, обыденным и ежедневным, но оказавшись высказанным вслух, увеличилось до гигантских размеров, заполнило всё пространство, – не щадя ни говорившего, ни того, для кого предназначалось–, вытесняло воздух, ложилось на плечи, связывало по рукам. Даже звук телевизора больше не доносился, возможно, потому, что матч больше никто не смотрел.
– Костя, – Котов смотрит цепко-растерянно, одновременно силясь понять и опровергнуть, предоставить факты, отыскать доказательства того, что майор погорячился. – Что давно? Не так уж и…
–Помнишь четвёртый курс академии? Я как-то рассказывал Власовой ту историю с охмурением твоей барышни, она от души посмеялась. Вот, наверное, тогда я начинал понимать, что уже не смогу без.
– То есть именно по причине твоих возвышенных чувств моя девушка пошла тогда на свидание с тобой?
Плох тот оперативник, которого легко вывести из равновесия и лишить возможности рассуждать трезво. Котов хороший оперативник.
–Конечно, – Константин позволяет себе улыбнуться и пожать плечами. – чтобы тебе неповадно было. Нужно было действовать быстро, а что я ещё мог в той ситуации?
– Быстро действовать, говоришь? Ну да, быстро действовать –это хорошо, это правильно, – Котов _очень_ хороший оперативник. – поэтому объясняться ты пришёл только через столько лет спустя, когда мы уже перешли в ФЭС, а я, к тому же, лежал в больнице с ножевым?
– А ты как думал? Нужно действовать быстро, но аккуратно. Правила оперативной работы помнишь ещё? Ты ж после наркоза был, так что возрастала вероятность того, что успею спастись бегством в случае чего. Фора, так сказать.
– А оказалось, что спасаться не пришлось.
– Не пришлось, – тихо отвечает Лисицын.
Котов не уточняет деталей и больше ничего не спрашивает – смотрит невозможно тёмными, как северное небо полярной ночью, глазами. Уже вспомнил, сопоставил, проанализировал. Поверил. Но чувствовать на себе его осязаемое, удушливое осознание, накатившее разом за все прошлые годы, нет никаких сил. Остаётся только подвинуться ближе, приподняться на локте, протянуть руку, разгладить морщинки задумчивости на лбу, провести невидимую линию от виска до уголка губ, остановиться, – ещё вопросы? возражения? нет? – склонить голову ниже, заменяя пальцы губами.
Ирреальное ощущение того, что всё хорошо, пьянит и обжигает, и вдруг становится невероятно важным растянуть его на максимально длительный промежуток времени. У Кости горячие руки, абсолютно нечитаемый взгляд и окончательно сбившееся дыхание. Он тянет майора на себя, не прерывая крепкий и пьяняще-терпкий, как выдержанный виски, поцелуй. А у Лисицына оглушающее бьётся сердце и срываются подрагивающие пальцы, когда он расстёгивает пуговицы чужой рубашки.
– Ты хоть вообще сказать-то собирался? – Котов фиксирует его лицо в ладонях и смотрит пристально снизу вверх. Не избежать.
– Сказать что? Что со времён академии уводил у тебя девушек не потому, что скотина или завидовал, а потому, что тебя, дурака, с ними видеть не мог? – Константин мягко освобождается из захвата и склоняется к капитанскому плечу, отводя рубашку и отмечая губами старый шрам от пулевого ранения, – свидетельство неуместной бравады того, кто и был им впоследствии награжден– по ключице переходя от него к бешено пульсирующей жилке на шее. Подаётся ближе, вжимается лбом в его висок, перехватывает запястье, переплетает их пальцы – Об этом сказать? Нет, не собирался. Ты же интеллигент в третьем поколении, ты бы и сам всё понял.
На затылок майора ложится широкая горячая ладонь, не отпуская, собирая в горсть волосы, ещё влажные после душа, не оставляя ни малейшего шанса отстраниться.
– А и я понял. Немного позже, правда.
– А сказать? – праведный гнев шумит прибоем где-то в глубине, там, где и хранятся воспоминания о тех временах.
– Сначала думал, что ошибаюсь, что я мог сказать? Потом тебя в горы за острыми ощущениями по контракту потянуло, потом мы пару лет не виделись, а потом уже в ФЭС, – Котов умолкает, удивляясь, что они ведут этот разговор именно сейчас, но его внимательно слушают, – в ФЭС я решил, что, наверное, не ошибался, но говорить что-то было уже не время.
– Это почему же? – разговор внезапно оказывается всё интереснее, и хоть сейчас не то, чтобы очень подходящий момент, но дослушать нужно. Тем более, когда бездарно молчали столько лет.
– Ты увлекся Юлей, –Костя сбавляет тон, отводит в сторону взгляд и ведёт рукой по спине напарника. – И... я решил, что ты собираешься жениться.
– Жениться?.. – ещё немного и программа, ответственная за логику в мозгу, окончательно полетит со всеми драйверами – Я?! На Соколовой?!..
– Почему нет? – Котов сердито передёрнул плечами. – Ты не можешь отрицать, что всё было очень на это похоже. Ну и куда уж тут я с разговорами?.
– А меня спросить не мог?! Она так-то отличный оперативник, надёжная, исполнительная, но жениться – это уже ни в какие ворота. Знаешь, я, наверное, с Майским на футбол больше ходить не буду, а то кто знает, что тебе ещё покажется. Женюсь я, видите ли! На Соколовой!..Ну знаешь ли…
И Лисицын задыхается то ли от возмущения, то ли от ярости следующего поцелуя. Этот поцелуй более осмысленный, глубокий. Неестественно неторопливый, сдерживаемый на самом краю обрыва, за которым уже нет места логике и рассудительности.
Окончательно решив вопрос с Костиной рубашкой, майор на секунду отвлекается, чтобы отправить её куда подальше, и лишь мельком бросает взгляд на экран. Второй номер?
– Костя, Гусев с подачи Харламова забил. Ничья.
– Знаю я, пять раз уже видел, – и капитан отводит с его лба упавшие взмокшие прядки.
Рассмеявшись, Лисицын выключает никому не интересный сейчас телевизор, и полностью переключает своё внимание. С каждым прикосновением дыхание только учащается, и вот уже на его обнажённых плечах до воспалённой боли сжимаются Костины пальцы, но он продолжает бездумно вычерчивать на горячей груди всё новые невидимые, но обжигающие узоры. Кончики пальцев сменяются губами, и наоборот, дыхание учащается, сердцебиение сбивается. И почему-то очень важно сейчас спросить. Не утерпеть.
– И как? Выиграют?
– Конечно, Кость, это же Сборная! – в самые губы, на выдохе.
Константин искренне улыбается в поцелуй, блаженно-яркий до исступления, и спортивная тема окончательно закрывается.
------
Предрассветный воздух ранней весны ещё по-зимнему хрустален и морозно-колок, но сейчас это даже приятно. Лисицын стоит на балконе, вот уже несколько минут задумчиво мучает пачку сигарет. Рассвет. Лазурная серость медленно, будто дорогим вином, наливается кармином. Недавно он видел один похожий. Хорошо, что сегодня не звонит Антонова. А Москва тем временем просыпается. Казалось, даже воздух её пропитался этим рассветом: морозный, колко-охровый, он оседает на дорогах и тротуарах, периллах и скамейках, домах и площадях, пробуждая спящий город от дрёмы зимних ночей. Чаяния москвичей, которых она любила и считала родными, передались и самой Москве. Всем своим существом, всеми проспектами и задворками, она стремилась к этой новой, ещё не проснувшейся, но уже приоткрывающей глаза весне.
Лисицын не видит сам горизонт, – на восточную сторону выходят окна спальни, так что восходящее солнце, скорее всего, сейчас мешает спать Косте, – зато видит, как рассветные лучи, огибая его дом, причудливо меняют окраску приземистого двухэтажного здания под номером девять по Спиридоновке, – что напротив через дорогу, – делая его из жёлтого каким-то медно-оранжевым, отражаются в окнах, порождая слепящие оранжевые блики, заливают растопленным сиеновым светом дворик генерального консульства Греции по соседству.
Он не реагирует на звук открываемой двери, не поворачивается и не говорит ничего даже тогда, когда Костя подходит вплотную, встаёт рядом и молча, больше не таясь, забирает у него из рук пачку сигарет, достаёт одну и так же молча возвращает владельцу.
– Что, утро красит нежным светом? – надо же, у кого-то с утра поэтическое настроение.
– Ага, только стен древнего Кремля отсюда не видать, – продолжает строчки старой песни Лисицын.
– Чтобы из окна стены Кремля видеть, надо в Мавзолее жить, – глубокомысленно замечает Котов.
– Типун тебе. И ты же куришь, кажется? – Константин бросает скептический взгляд, не сдерживая иронической ухмылки, и наконец сбрасывает морозное оцепенение, тоже подкуривая.
– Нет, конечно, не курю – в ответ тоже улыбка. – Свежо.
– Ещё бы не свежо, – на капитане кроме спортивных домашних штанов нет ничего, – ты бы оделся.
– Я закалённый.
– Ага, когда в ночь погонишь меня в аптеку за панадолом и фурацилином, я тебе именно это и вспомню. – вдох-затяжка, выдох, –Знаешь, я подумал, – так просто, без перехода и вступления. – про академию. Я перед выпуском долго думал, и уже чуть было тебе всё не рассказал.
– И что же помешало? Очередная моя девушка, которую тебе необходимо было пригласить на свидание?
– Нет, я решил, что проще служить в горячей точке, чем с тобой поговорить, ещё и контракт подвернулся, я и поехал. Ну, ты помнишь.
Котов заметно мрачнеет, и тоже затягивается глубже.
– Ещё бы не помню, понесло же тебя, я чуть умом тогда не двинулся.
– Ты? Да ладно, – Константин неверяще выгибает бровь, сдерживая улыбку. – подумать только.
– Ну так кто мешает? Подумай. Дурак же ты, майор!
– Не исключено, но я к чему: академия, война потом, после милиция, ФЭС вот сейчас, времени столько, а понял только что.
– И что понял? – Костя не отрываясь смотрит на алеющий горизонт и к его тону не хватает только лампы в лицо, протокола допроса и чёрной папки. Не смотря на заиндевелость утра, надевать футболку он почему-то не спешит, поэтому Лисицын прижимается виском к его голому плечу.
Над Москвой склоняется рассвет, и невидимым, причудливым покровом опускается на золотые московские купола, колокольни и острые шпили легендарных мистических высоток.
– Да понял тут, что я же по уши….блин, – он устало трёт глаза, не привыкшие к такому яркому свету, и начинает смеяться первым. Котов какое-то время смотрит недоумённо, хмурясь, забывая затягиваться, потом недоверчиво улыбается, и улыбка переходит в смех.
– Рано мне майора дали, да? С такими-то умственными способностями.
– Определённо рано. Подам рапорт о пересмотре.
Всё, – не переставая смеяться, Лисицын тушит обе их сигареты, перехватывает за запястье и притягивает виновника внезапного откровения к себе. – Курение вредит. Даже Минздрав говорил, а я склонен ему верить.
А Костя смотрит, смотрит уже серьёзно и внимательно, и пауза начинает кристаллизироваться в воздухе.
– Пойдём.
Он так же внезапно отмирает, но вместо слов просто подаётся ближе, и первым открывает дверь. За ней тепло, за ней пахнет свежесваренным кофе, за ней то, что называется домом. И, кажется, лучшего ответа на незаданный, но откровенно довлеющий над ними вопрос быть не может.
Рассвет над Москвой тем временем набирает силу. Разгулявшийся день был похож на все предыдущие и одновременно не был. Кисть нового дня накладывает на ализариновое полотно аметистовую штриховку, быстро вытесняемую янтарно-жёлтыми мазками. Москва балует, нежит своих детей. Душа этого города нежная и тёплая, она любит и жалеет всех своих жителей и сочувствует им: ведь каждый из них по-своему испытывал горькие земные тяготы.
Пары весенних надежд, смешанных с солнечным туманом клубятся над городом, восходящее солнце уже начало подсушивать вымокшую и продрогшую за зиму Москву, и она, просыпающаяся, преображалась и бодрилась на глазах, стряхивая хлябь со своих дорог и осушая густые ледяные лужи на тротуарах.
Москва уже не спала – она вглядывалась в утреннее едва весеннее небо, и была готова встретить новый день. А за ним ещё и ещё. В жизни всё меняется. Быстро. Медленно. Всё. Важно знать, куда возвращаться. К совместным рассветам и несовместным выездам, к старым шрамам и новым делам, к утренним выпускам новостей и тёрпкому кофе, к неуверенно-счастливой улыбке, к ночам – как можно чаще совместным, к объятьям – неизменно крепким. Туда, где всегда на всё есть правильный ответ.
@темы: @фикрайтерское
-
-
20.01.2017 в 19:12Почему я на фикбуке не видела его? Вы выкладывали там?
Спасибо огромное за этот фик, читала сейчас с удовольствием по своей любимой паре))))
-
-
20.01.2017 в 19:19Благодарю за такие тёплые слова. Очень приятно знать, что не одинок в своих предпочтениях и фантазиях)
Да, на Фикбуке,конечно, выкладываюсь. Конкретно этот фик вот: ficbook.net/readfic/3563326
-
-
20.01.2017 в 19:38Когда автор пишет хорошо и чувствует персов - это же просто сказка для старого СЛЕДомана =)))) А для хорошего автора никаких слов не жалко =))))
Конкретно этот фик вот:
Мур, поймала, себе заныкала =))))
-
-
20.01.2017 в 19:54Старому СЛЕДоману для старого СЛЕДомана ничего не жалко
Ваши слова пробуждают вдохновение и окрыляют. Ещё раз низкий поклон!